– Можно найти способ. Он всегда найдется, достаточно искреннего желания. И немного сметки. Я знаю, сумасшествие – возвращаться в Силезию. Но даже сумасшедшие предприятия могут осуществиться, если сумасшествовать по обдуманному плану. Правда?

Шарлей быстро взглянул на него.

– Замечаю, – заметил он, – явное и любопытное влияние твоих новых знакомств. Я говорю, разумеется, об известной компании из аптеки «Под архангелом». Не сомневаюсь, что у них можно многому научиться. Дело в том, чтобы уметь из множества выделить то, чему следует учиться серьезно. Как у тебя с этим?

– Стараюсь.

– Похвально. А скажи, как ты вообще стакнулся с ними? Было, наверно, нелегко?

– Верно, нелегко. – Рейневан улыбнулся своим воспоминаниям. – Правду говоря, понадобился граничащий с чудом случай, стечение обстоятельств. И представь себе, нечто такое случилось. В некий жаркий день лета Господня 1426-го.

Сватоплук Фраундинст, главный врач госпиталя Крестоносцев со Звездой у Каменного моста, был мужчиной в самом соку, статным и красивым настолько, что мог без особых усилий соблазнять и при любой возможности трахать работающих в госпитале дореволюционных бенедиктинок, изгнанных гуситами из их собственного монастыря. Не было практически ни одной недели, чтобы не удавалось услышать, как охает, стонет и призывает всех святых девушка, которую доктор затащил к себе в кабинет.

То, что Сватоплук Фраундинст был чародеем, Рейневан подозревал с самого начала, с того дня, когда начал работать у госпитальеров и ассистировать хирургу при операции. Во-первых, Сватоплук Фраундинст, бывший вышеградский каноник, doctor medicinae Карлова университета, имеющий licentia docendi, [39] близкого сотрудника знаменитого Бруно из Осенбруге. Мэтр Бруно из Осенбруге был в свое время ходячей легендой европейской медицины, а Матфея из Бехини сильно подозревали в тяге к алхимии и магии – как белой, так и черной. Сам факт, что Сватоплук Фраундинст занимается хирургией, тоже говорил о многом – университетские медики рук хирургией не пачкали, предоставляя это палачам и цирюльникам, не опускались даже до флеботомии, [40] возносимой с собственных кафедр как ремедиум против всего. Лекари же, будучи магиками, хирургии не сторонились и были в ней знатоками – а Фраундинст был хирургом прямо-таки невероятно хорошим. Если к этому добавить типичные маньеризмы в речи и жестах, если приплюсовать совершенно открыто носимый перстень с пентаграммой, если прибавить на первый взгляд несущественные и как бы случайные намеки, то можно было быть почти уверенным в данном вопросе. То есть в том, что Сватоплук Фраундинст поддерживает с чернокнижниками контакт более чем мимолетный и что пытается прощупать Рейневана на подобные обстоятельства. Естественно, Рейневан был осторожен, лавировал и обходил ловушки по возможности ловко. Времена были трудные, и уверенным нельзя было быть ни в чем и ни в ком.

Но однажды, в июле, в канун Святого Иакова Апостола [41] случилось, что в больницу принесли с близлежащей лесопилки пильщика, серьезно раненного зубом пилы. Кровь хлестала как из ведра, а Фраундинст, Рейневан и дореволюционная бенедиктинка делали все, что могли, чтобы ее остановить. Дело шло неважно, возможно, из-за размеров раны, возможно, просто день был неудачный. Когда в очередной раз кровь из артерии брызнула Сватоплуку прямо в глаз, доктор так безобразно, так грязно выругался, что бенедиктинка сначала покачнулась, а потом и вовсе убежала. А доктор применял вяжущее заклинание, именуемое также «чарой Алкмены». Он сделал это одним жестом и одним словом, Рейневан в жизни не видел столь ловко брошенного заклинания. Артерия закрылась немедленно, кровь моментально начала чернеть и сворачиваться. Фраундинст повернул к Рейневану залитое кровью лицо. Было ясно, чего он хочет. Рейневан вздохнул.

– Quare insidiaris animae meae? – пробормотал он. – Зачем тебе моя жизнь, Саул?

– Я выдал себя, ты тоже должен, – ощерился колдун. – Ну, осторожная Аэндорская волшебница. Не бойся. Non veniet quiquam mali.

Они произнесли заклинание вместе, unisono, силой мощной коллективной магии связав и приведя в порядок все сосуды.

– И этот doctor medicinae, – догадался Шарлей, – ввел тебя в конгрегацию магиков, собирающихся в аптеке «Под архангелом». Ту, к которой мы сейчас приближаемся.

Шарлей правильно догадался. Они были на Суконнической, аптеку уже было видно за рядами прядильных и ткацких мастерских и мануфактурных лавок. Над входом высоко над дверью нависал эркер с узенькими оконцами, украшенный деревянной фигурой крылатого архангела. Фигуру достаточно крепко погрызли зубья времени, и трудно было узнать, который это из архангелов. Рейневан никогда не спрашивал. Ни в первый раз, когда Фраундинст привел его сюда в 1426 году, в четверг, пришедшийся на день казни Иоанна Крестителя, [42] ни позже.

– Прежде чем мы войдем, – Рейневан снова остановил Шарлея, – еще вот что. Просьба. Очень прошу тебя сдерживаться.

Шарлей топнул, чтобы оторвать от башмака остатки кучи, на первый взгляд, вроде бы собачьей, хотя уверенности не было, кругом вертелись и дети тоже.

– Мы, – проговорил с нажимом Рейневан, – кое-что должны Самсону.

– Во-первых, – Шарлей поднял голову, – ты это уже говорил. Во-вторых, это не подлежит сомнению. Он наш друг, этих слов вполне достаточно.

– Я рад, что ты так к этому подходишь. Веришь или не веришь, сомневаешься или нет, но смирись с фактом. Самсон заперт в нашем мире. Он словно инклюз заключен в чуждую ему телесную оболочку, согласись, не самую лучшую. Он делает все, чтобы высвободиться, ищет помощи… Быть может, наконец найдет ее здесь, в Праге, «Под архангелом», быть может, именно сегодня… Потому что как раз…

– Потому что как раз, – с легким признаком нетерпения прервал демерит, – прибыл из Зальцбурга и остановился «Под архангелом» всемирной славы магик, magnus nigromanticus. [43] To, что не удалось пражским колдунам, быть может, удастся ему. Ты об этом уже говорил. По меньшей мере несколько раз.

– А ты всякий раз фыркал и строил ехидные мины.

– Это у меня непроизвольно. Так я реагирую, когда слышу о магии, об инклюзах…

– Поэтому я прошу тебя, – довольно резко отрезал Рейневан, – сегодня сдержать свои порывы. Чтобы ты, помня о дружбе с Самсоном, не фыркал и не строил мин. Обещаешь?

– Обещаю. Не буду строить мин. Лицо мое – камень. Ни разу, пусть накажет меня Бог, не рассмеюсь, когда речь пойдет о чарах, о демонах, о параллельных мирах и бытиях, об астральных телах, о…

– Шарлей!

– Молчу. Заходим?

– Заходим.

В аптеке было темно, ощущение мрака усиливал цвет обивки и мебели; когда входишь с солнца, как они сейчас, несколько мгновений не видишь абсолютно ничего. Можешь только стоять, моргать и вдыхать тяжелый запах пыли, камфоры, мяты, меда, амбры, селитры и скипидара.

– К вашим услугам, милостивые государи… К услугам… Ваши милости желают?

Из-за прилавка – точно так же, как год назад, в день усекновения главы Иоанна Крестителя, проявился, поблескивая в полумраке лысиной, Бенег Кейвал.

– И чем же, – спросил он точно так же, как тогда. – И чем же я могу служить?

– Cremor tartari, [44]  – равнодушно спросил Сватоплук Фраундинст, – у вашей милости есть?

– Cremor, – аптекарь потер лысину. – tartari?

– Именно. Кроме того, мне нужно немного unguentum populeum. [45]

Рейневан от изумления сглотнул. Из того, что он услышал, было ясно, что Сватоплук Фраундинст должен был быть в аптеке «Под архангелом» посетителем знакомым и уважаемым, а меж тем лысый аптекарь, казалось, делал вид, будто встречает его впервые в жизни.