– Я Агнес де Апольда. Супруга чесника Бертольда Апольды. Мать Ютты де Апольда.

– Я догадался.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Меня интересует, когда догадалась ты.

– Раньше. Но меньше об этом.

– Тебе благоприятствует удача, – заговорила она. – Ты прямо-таки классический пример избранника судьбы. Но прекрати искушать лихо. Беги. Исчезни из Силезии. Лучше всего навсегда. Здесь ты не в безопасности. Биберштайн не был единственным твоим врагом, их у тебя здесь много. Рано или поздно кто-нибудь из них схватит тебя и прикончит.

– Я должен остаться, – прикусил он губу. – Я не уеду, пока не встречусь с…

– С моей дочерью? – Она опасно прищурилась. – Запрещаю. Сожалею, но я не одобряю этой связи. Ты для Ютты неподходящая партия. Ян Зембицкий действительно лишил тебя всего и все отнял, но я не такая расчетливая, как Биберштайн, я согласилась бы на зятя бедного, богатого только сердцем, так пусть же любовь торжествует в шалаше. Но я не позволю дочери связать себя с преследуемым изгнанником. Ты сам, если в тебе есть хоть кроха порядочности, а я знаю, что есть, не допустишь, чтобы твои враги добрались по твоим следам до нее. Не подвергнешь ее опасности и риску. Подтверди.

– Подтверждаю. Но я хотел бы… я желал бы…

– Не желай, – тут же прервала она. – Это бессмысленно. Забудь о ней. И дай ей забыть. Ведь уже два года, парень. Я знаю, тебе будет больно, но я скажу: у времени огромные способности вылечивать. Стрела Амура, бывает, пойдет глубоко. Но и такие раны заживают со временем, если их не бередить. Она забудет. Возможно, уже забыла. Я говорю это не для того, чтобы ранить тебя. Наоборот, чтобы облегчить. Тебя гнетет мысль об ответственности, об обязанности. О долге. У тебя нет никаких долгов, Рейнмар. Ты свободен от обязательств. Возможно, я буду прозаичной до боли, но что здесь поэтизировать? То, что вы переспали друг с другом, – незначительный эпизод.

Он не ответил. Она подошла к нему. Очень близко.

– Встреча с тобой, – шепнула она, осторожно коснувшись его щеки, – встреча с тобой была удовольствием. Я буду ее помнить. Но не хотела бы никогда больше тебя встречать. И видеть. Никогда и нигде. Это ясно? Ответь.

– Ясно.

– На тот случай, если тебе что-нибудь придет в голову, знай: Ютты нет в Шёнау. Она уехала. Расспросы тамошних или окрестных жителей ничего не дадут. Никто не знает, где она сейчас. Понял?

– Понял.

– Значит, прощай.

Глава пятнадцатая,

Проходящая мимо корчмарка глянула вопросительно, указав глазами на пустой кубок. Рейневан отрицательно покачал головой. Ему больше пить не хотелось, к тому же пиво было не из лучших. Говоря прямо, оно было скверным. Как и предлагаемая тут еда. Тот факт, что здесь останавливалось много гостей, можно было объяснить только отсутствием конкурентов. Сам Рейневан остановился здесь, в Тепловодах, узнав, что следующий трактир будет лишь в Пшежечине у Вроцлавского тракта. Однако до Пшежечина была миля с гаком, а дело шло к вечеру.

«Мне нужна чья-то помощь», – подумал он.

Около часа он анализировал ситуацию и пытался разработать более или менее приемлемый план действий. Всякий раз приходя к выводу, что без помощи ему не обойтись.

Расставшись с Агнес де Апольда, Зеленой Дамой, и преодолев вызванную ее словами подавленность, он поехал в Подвоевцы. То, что он там застал, удручило его еще больше. Хозяину, которого князь Ян Зембицкий посадил на конфискованные у Петерлина земли, вполне хватило неполных двух лет, чтобы известную и процветающую сукновальню развалить до тла. Никодемус Фербругген, фламандский мастер-красильщик, уехал, оказывается, куда-то в Великопольшу, не в силах перенести издевок. На счетах князя Яна прибывало записей. «Придет время, – скрежетнул зубами Рейневан, – придет время расчетов, милостивый князь. Время отчитываться. И расплачиваться. Однако пока что мне нужна помощь. Без помощи я не сделаю ничего».

В углу, склонившись над кубками, сидели два невзрачных человека. Одеты они были просто и бедно, но слишком чисто для обычных бродяг, на их лицах не было следа, свидетельствующего о постоянном недоедании. У одного были очень кустистые брови, у второго румяная и блестящая физиономия. Оба были в капюшонах. Оба, заметил Рейневан, часто – слишком часто – поглядывали в его сторону.

Мне нужна помощь. К кому обратиться? К канонику Оттону Беессу? Для этого надо ехать во Вроцлав, а это рискованно.

В Бжег, к духовникам? Сомнительно, чтобы они его еще помнили, минуло пять лет с того времени, когда он работал в госпитале. Кроме того, у Биркарта Грелленорта могли и там быть глаза и уши. Так, может, поехать в Свидницу? Юстус Шоттель и Шимон Унгер, знакомые Шарлея из печатни на Крашевской, наверняка помнили его, он четыре дня помогал им при работе над непристойными картинками и гравюрами.

Пожалуй, это самый лучшим план, подумал он. Шарлей и Самсон, которые будут разыскивать его в Силезии – а ведь искать будут несомненно, – наверняка заглянут в печатню. До тех пор я затаюсь и там обдумаю другие планы, в том числе…

В том числе план как скрытно приблизиться к Николетте.

Двое мужчин в углу разговаривали тихо, перегнувшись через стол и соприкоснувшись прикрытыми капюшонами головами. Уже долгое время они ни разу не взглянули в сторону Рейневана. Может, мне показалось, подумал он, может, это уже проявления болезненной подозрительности? Я уже всюду чую и вижу шпионов. Вот хотя бы сейчас – тот высокий тип у стойки, смуглый и темноволосый, похожий на бродячего подмастерье, украдкой посматривает на меня. Кажется мне, что посматривает.

Значит, в Свидницу, решил он, вставая и бросая на стол несколько монет. Из тех, которыми на прощание одарила его Зеленая Дама. В Свидницу, через Рыхбых. На коне, который подарила ему Зеленая Дама.

Выйдя из задымленного помещения, он вдохнул вечерний ноябрьский воздух, в котором уже чувствовалось северное дыхание зимы, предвестник морозов и буранов. Двенадцатое ноября, подумал он, день после святого Мартина. Через три недели начнется рождественский пост. Через следующие четыре – Рождество. Он немного постоял, глядя на небо, окрашенное закатом в пурпурно-огненные полосы.

Отправлюсь чуть свет, решил он, входя в переулок и направляясь к конюшне, в которой держал коня и в которой намеревался переночевать. Если не стану копаться, успею в Свидницу до того, как закроют ворота…

Он споткнулся. О тело. На земле, у самого порога хибары, лежал человек. Он узнал его сразу. Это был один из тех, в углу, тот, с кустистыми бровями. Сейчас, когда капюшон и шапка свалились, стала видна тонзура. Он лежал в луже крови. Горло было перерезано от уха до уха.

Болт из арбалета врезался в бревно над головой с такой силой, что с чердака даже посыпалась солома. Рейневан отпрыгнул, сгорбился, второй болт ударил по беленой стене совсем рядом с его лицом, запудрив его известковой пылью.

Он кинулся в паническое бегство; увидев слева черное пространство переулка, не колеблясь, прыгнул туда. Около уха пропели перья очередного болта.

Он перескочил через какие-то бочки, какую-то кучу навоза, влетел под свод галереи. И тут столкнулся с кем-то. Так крепко, что оба упали.

Тот вскочил первым. Это был второй из тех, что сидели в углу, тот, с блестящим лицом. У него тоже была тонзура. Рейневан схватил толстое полено из кучи у стены, размахнулся для удара.

– Нет! – крикнул человек с тонзурой, упираясь спиной о стену. – Нет! Я не…

Он захрипел, кашлянул кровью. Не упал, а повис. Из-под подбородка у него торчал болт, прибивший его к бревенчатой стене. Рейневан не слышал свиста. Он сжался и помчался в переулок.

– Эй! Стой!

Он остановился так резко, что даже проехал по скользкой траве прямо под копыта коня. Своего собственного коня. Гнедого, полученного от Зеленой Дамы, вожжи которого сейчас держал высокий смуглый тип с внешностью бродячего подмастерья.