За хорунжими едут командиры. Покрытые пылью и славой воины великие вожди. Прокоп Голый, которого легко узнать по фигуре и огромным усищам. Рядом с ним Маркольт из Браславиц, знаменитый таборитский проповедник и идеолог. Он, как и Прокоп, поет, и так же, как на Прокопе, на нем меховой колпак и шуба. Поет также Ярослав из Буковины, командующий полевыми войсками Табора. Поет, чудовищно фальшивя, Ян Блех из Тешницы, гейтман общинных войск. Рядом с Блехом едет, но не поет, на боевом жеребце Блажей из Кралуп в тунике с большой красной Чашей на латах. Рядом Федька из Острога, дерущийся рядом с гуситами русский князь, атаман и дебошир. Дальше следуют вожаки городских рекрутов: Зигмунт из Вранова, гейтман Сланого и Отик из Лозы, гейтман Нимбурка. За ними – союзник таборитов, рыцарь Ян Змрзлик из Свойшина, в полных доспехах, на щите герб: три красные полосы на серебряном поле. Два едущих бок о бок со Змрзликом рыцаря также носят гербы. Польская Венява, черная буйволиная голова красуется на золотом щите Добеслава Пухалы, ветерана Грюнвальда, ведущего хоругвь, состоящую из поляков. На щите у Яна Товачовского из Чимбурка красные и серебряные зубцы. Он командует сильной ратью моравцев.

Ветер дул от Есёника. Было одиннадцатое марта 1428 года Господня. Четверг перед воскресеньем Letare, [209] которое в Чехии называют Дружебным.

Конный разъезд. Легковооруженные в капалинах и саладах, с рогатинами.

– Урбан Горн и Рейнмар из Белявы. Фогельзанг.

– Знаю, кто вы, – не опускает глаз командир разъезда. – Вас ожидали. Брат Прокоп спрашивает, свободна ли дорога. Где неприятельские войска? Под Глубчицами?

– Под Глубчицами, – насмешливо улыбается Урбан Горн, – нет никого. Дорога свободна, никто ее вам не преградит. В округе нет никого, кто осмелился бы.

Глубчицкие пригороды полыхали, огонь быстро поедал соломенные крыши. Дым совершенно застил город и замок – объект хищных взглядов таборитских командиров. Прокоп Голый заметил эти взгляды.

– Не трогать, – повторил он, выпрямляясь над поставленным посреди кузницы столом. – Не трогать больше ни Глубчиц, ни окружающих деревушек. Князь Вацлав погорельные выплатил. Договор заключен. Мы слово сдержим.

– Они, – буркнул проповедник Маркольт, – свое не сдерживают.

– А мы сдержим, – обрезал Прокоп. – Ибо мы Божьи воины и истинные христиане. Выдержим слово, данное князю глубчицкому, наследнику Опавы. Во всяком случае, до тех пор, пока хозяин Опавы будет держать свое. Но если предаст, если выступит против нас с оружием в руках, то, клянусь именем Господа, унаследует только дым и пепел.

Из присутствующих в превращенной в штаб кузнице командиров некоторые улыбнулись при мысли о резне. Ярослав из Буковины расхохотался в открытую, а Добко Пухала радостно потер руки. Ян Блех ощерился. Очами души своей уже видя, кажется, пожары и убийства. Прокоп заметил все.

– Мы идем в епископские земли, – заявил он, упираясь кулаками в покрывающие стол карты. – Там будет что жечь, будет что брать.

– Епископ Конрад, – проговорил Урбан Горн, – вместе с Путой из Частоловиц стягивает войска под Нисой. На помощь им идет Ян Зембицкий. Подходит также Рупрехт, князь Любина и Хойнова. И его брат, Людвик Олавский.

– Сколько их будет вкупе?

Горн взглянул на Жехорса. Жехорс кивнул, знал, что все ожидают, какими сведениями похвалится прославленный Фогельзанг.

– Епископ, Пута, князья, – Жехорс поднял голову после довольно долго продолжавшегося подсчета, – иоанниты из Стжегома и Малой Олесьницы. Наемники, городские контингенты… Вдобавок крестьянская пехота… Вместе – от семи до восьми тысяч человек. В том числе около трехсот копий конников.

– От Крапковиц и Глогувка, – вставил Ян Змрзлик из Свойшина, который как раз вернулся из разведки, – движется молодой князь Болько, наследник Опеля. Его войско дошло до Казимежа, оседлало мост на Страдуни, стратегический пункт на тракте Ниса-Рачибуж. Какая может быть сила у Болько?

– Что-нибудь около шестидесяти копий, – спокойно ответил Жехорс. – Плюс примерно тысяча пехотинцев.

– Чтоб его дьявольская проказа взяла, этого опольца! – буркнул Ярослав из Буковины. – Блокирует нас, угрожает флангу. Мы не можем идти на Нису, оставив его за спиной.

– Значит, ударим прямо на него, – предложил Ян Блех из Тешницы. – Всей силой. Сомнем…

– Он расположился в таком месте, где на него трудно будет ударить, – покрутил головой Жехорс. – Страдуня разлилась, берега топкие.

– Кроме того, – поднял голову Прокоп, – время не позволяет. Если ввяжемся в бой с Больком, епископ наберет больше сил, займет более удобные позиции. Когда увидит, что у нас трудности, очнутся в Рачибуже регентша Гелена, эта волчица, и ее вредный сынок Николай. Готов решиться на что-нибудь радикально глупое Пжемко Опавский, да и для Вацлава это может оказаться крепким искусом. Все окончилось бы окружением, боем на несколько фронтов. Нет, братья. Епископ – наш самый злейший враг, так что идем что есть духу на Нису. Выходим! Главные силы – на тракт, направление Озоблога… А для братьев Пухалы и Змрзлика у меня будет другое задание. Но об этом чуть погодя. Сначала… Рейневан!

– Брат Прокоп?

– Юный Опольчанин… Ты его знаешь, мне кажется?

– Болека Волошека? Учился с ним в Праге…

– Прекрасно получается. Поедешь к нему. Вместе с Горном. В качестве посла. От моего имени предложите ему соглашение…

– Он не захочет, – холодно сказал Урбан Горн, – нас слушать.

– Доверьтесь Богу – Прокоп взглянул на ожидающих приказов Добка, Пухалу и Яна Змрзлика, губы его кривила злая гримаса. – На Бога и на меня. Уж я сделаю так, чтобы он захотел.

Весенняя Страдуня действительно оказалась достаточно серьезной преградой, болотистые поля стояли под водой, течение омывало стволы прибрежных верб, уже серебрящихся распухшими почками. На разливе было полно лягушек.

Конь Урбана Горна плясал по дороге, месил копытами грязь. Горн натянул вожжи.

– К князю Болеку! – крикнул стоящей на мосту страже. – Посольство!

Горн крикнул уже в третий раз. А стражники не отвечали. И не переставали целиться в них из арбалетов и упирающихся в поручни моста гаковниц. Рейневан начинал беспокоиться. То и дело оглядывался на лес, подумывая, успеет ли в случае погони домчаться до него.

Из леса на другом берегу выехали четверо конников. Трое остановились на предмостье, четвертый, в полных доспехах, въехал на мост, гремя подковами. Герб на его щите не был, как вначале подумал Рейневан, чешским Одживонсом – это был польский Огоньчик.

– Князь, – крикнул всадник, – послов примет! Давайте оба сюда, на наш берег.

– Рыцарское слово?

Огоньчик поправил опадающее забрало шлема, поднялся на стременах.

– Э-эй! – В его голосе послышалось изумление. – Я ж вас знаю! Вы – Белява!

– Вы, – припомнил Рейневан, – рыцарь Кших… Из Костельца, да?

– Гарантирует ли князь Болько, – сухо прервал обмен любезностями Горн, – нам посольскую неприкосновенность?

– Его милость князь, – поднял бронированную руку Кших из Костельца, – дает рыцарское слово. А Рейневана из Белявы не обидит. Проезжайте.

– Прошу, прошу, прошу, – проговорил, затягивая слова, Болько Волошек, князь Глогувки, наследник Ополя. – Прокоп должен чувствовать уважение, если посылает ко мне столь значительных особ. Столь значительных и столь известных. Чтобы не сказать – пользующихся дурной известностью.

Свита князя, присутствующая на штабном совещании, зашепталась и забурчала. Штаб собрался в хате на краю деревни Казимеж и состоял из одного герольда в голубом, украшенном золотым опольским орлом, пяти рыцарей в доспехах и одного священника, тоже, впрочем, в латах, носящего нагрудник и мышки. [210] Из рыцарей трое были поляки – кроме Кшиха из Костельца, князя сопровождал знакомый Рейневану силезский Нечуя и неизвестный ему Правдиц. У четвертого рыцаря на щите был серебряный охотничий рог Фалькенхайнов. Пятым был иоаннит.